Арон Нимцович «Как я стал гроссмейстером»

Другу шахматной кни­ги — С. О. Вайнштейну посвящаю свой труд

I

Под каким углом зрения написана эта книга?

Шахматный писатель, посколько он добросовестно относится к своей работе, каждый раз при составлении им нового труда (или точнее. — при составлении им плана такового) неизменно должен задать себе сле­дующий вопрос: „Может ли книга, которую я соби­раюсь написать, представить для изучающего какую- нибудь реальную ценность, и если да, то в чем именно эта ценность будет заключаться?» Если ответ на этот вопрос окажется отрицательным или „почти отрица­тельным», то писателю следует либо совершенно отка­заться от разработки облюбованной им темы, либо коренным образом изменить план работы.

Нечто подобное случилось и со мною. Первона­чальный мой план состоял в том, чтобы дать в неко­тором роде очерк эволюции определенного шахматного мастера (в данном случае — себя самого). И при этом мне представлялось существенным рассмотреть эту эволюцию именно под „психологическим» углом зре­ния, ибо во всяком развитии личности значительную роль играют психологические факторы, сознательное игнорирование которых не может не повлечь за собой известной нарочитости и искусственности изложения. И далее, казалось, что вдумчивый анализ вопросов вроде: „Какие субъективные переживания заставили меня разувериться в магической силе бурных атак? “ или „Какой психологический момент дал первый тол­чок к возникновению мысли о возможности системы?»— не может быть вполне лишенным дидактической цен­ности.

Не обошлось однако без сомнений и колебаний, которые в конце концов привели к скептицизму. Если чужое платье не может быть надето без соответствую­щей примерки и перекройки, то тем более справедливо это по отношению к чужому внутреннему опыту. Ведь процесс очарований и разочарований протекает тоже индивидуально, в зависимости от характера.

Ввиду всех этих соображений я пришел к решению использовать биографические данные „нашего⁴* героя утилитарно, как внешний повод для практических сове­тов. Таким образом искание объективно полезных вы­водов составляет единственную цель этой книжки.

II

Первые шаги.—Не отступление от темы, а практически важное рассуждение о том, какой возраст является самым подходящим для первого ознакомления с основами шахматной игры.

Мне было 8 лет от роду, когда я впервые позна­комился с шахматами. Но несмотря на то, что я неме­дленно стал шагать вперед и что шествие это поби­дим ому (!?) продолжалось и в дальнейшем, я теперь смело утверждаю, что мое шахматное развитие про­текло бы гармоничнее, а главное безболезненнее, если бы я научился игре не в детском, а в юно­шеском возрасте. Читатель скоро убедится в том, что развитие мое вплоть до 1906 года (а родился я в 1886 году) было крайне односторонним: сильная комбинационность за счет позиционной игры. Этого без всякого ущерба можно было бы избежать, стоило только повременить и научить меня играть в шахматы в более зрелом возрасте.

Тут я хотел бы побеседовать с читателем об одном, не лишенном как общего, так и специально шахматно­педагогического интереса, вопросе, А именно: хоте­лось бы выяснить, какой взгляд лежит в основе того якобы разумного требования, чтобы ребенок по воз­можности не терял минуты времени, а беспрестанно учился уму-разуму? Если требование это продик­товано одним лишь чувством заботливости по отноше­нию к ребенку, то почему же, спрашивается, в запад­ных школах все еще держится напр. латынь и почему в буржуазной Европе курс наук (напр. на прославлен­ном юридическом факультете!) чуть ли не целиком состоит из никому не нужного балласта, который немедленно же по сдаче экзаменов беспощадно выбра­сывается вон? И почему же,—снова переходя от студента-юриста к приготовишке,—почему же всякие скучные и нудные дела, как напр. изучение всякого рода «основ» и «элементов», считаются весьма под­ходящими для ребенка, в то время как взрослый конечно возмутился бы, если бы ему предложили позаняться такими мало интересными вещами?

Да будет нам позволено рассказать об одной ха­рактерной бытовой черте, которая быть может нам поможет разобраться в данном вопросе. В центральной Европе, в мелкобуржуазных кругах распространен взгляд, что женщине никогда и ни под каким видом не следует сидеть сложа руки, и поэтому они, даже будучи в гостях, шьют или вышивают и т. п. Тут дело ясно: в этом взгляде явно манифестируется не вполне еще изжитое рабовладельческое отношение к женщине. Ведь в средние века женщина прежде всего была рабыней. Не лежит ли и в основе нашего отношения к ребенку сходное чувство? Во всяком случае пора отрешиться от того взгляда, что ребенку вечно сле­дует работать и что всякие скучные и нудные занятия именно для него и подходят!

Если процесс изучения «основ» является скучным, то ни в коем случае не следует навязывать эти основы (в частности если речь идет о шахматах или музыке) ребенку: подождите пока он подрастет. Но если уж вы все-таки навязываете их ребенку, то сделайте их по мере возможности интересными, жи­выми и привлекательными! Чувство серой скуки для ребенка должно быть чувством неведомым!

В дальнейшем мы постараемся детально начертить план обучения основам, совершенно революционируя эту часть шахматной педагогики, а пока ограничимся следующем заключением: процесс изучения основ зиждится на фантазии, но в то же время требует и логики; поэтому идеальным возрастом для начинаю­щего следует считать юношеский, но от­нюдь не детский!

III

Я начинаю комбинировать, но все более и более теряю живую связь с шахматной действительностью, т. е. с требованиями позиционной игры. — О том, как следует изучать основы.

Первое мое ознакомление с основами шахматной игры прошло под знаком торжественности. В семье нашей к шахматам относились с большим уважением, ибо отец наш, сам страстный любитель шахмат, не раз твердил нам об удивительных красотах этой игры. Я часто упрашивал его показать мне в чем дело, но отец все откладывал говоря, что «рано такому малышу думать о шахматах». Наконец он все же согласился, и этот торжественный момент был приуро­чен к дню моих 8-летних именин. Помню однако, что я был несколько разочарован, так как ходы ладьей, слоном, конем и т. д. показались мне лишенными всякого комбинационного интереса. А должен заметить, что уже до ознакомления с шахматами я сильно увле­кался комбинацией как таковой, иб все усилия моих воспитателей, а главным образом отца, были напра­влены именно к тому, чтобы развить во мне комбина­ционный дар и любовь к тому миру схоластических умозаключений и витиеватых хитросплетений, который так хорошо известен каждому, кто когда-либо зани­мался изучением Талмуда.

Разочарование мое однако быстро сменилось чув­ством острого любопытства: недели три спустя после первого урока отец показал мне несколько комбинаций, в том числе и спертый мат (белые: Крh1, Фс4, Ке5; черные: Kph8, Фb2, Ла8, п. h7 и g7.

1. Ке5 — f7 +  Kph8 — g8
2. Kf7 — h6 + + (двойной шах) Kpg8 — h8
3. Фс4 — g8 + Ла8: g8
4. Kh6 — f7 X.

А месяца через три после этого отец в виде награды за успехи в школе проде­монстрировал мне «бессмертную« партию Андерсена, которую я не только понял, но и сразу страстно по­любил.

Часто играя с отцом, я быстро вошел в комбина­ционную колею, но запас моих стратегических позна­ний долгое время оставался весьма скудным. Чтобы охарактеризовать педагогический метод отца, я позволю себе указать на следующую небезынтересную деталь. Отец частенько твердил мне о том, что центральную пару пешек (напр. на е4 и d4) только с опаской сле­дует продвигать на 5-ю горизонталь. И я конечно вполне уверен в том, что отец, будучи игроком в силу мастера, прекрасно сознавал обусловливаемую чересчур быстрым продвижением опасность чисто позицион­ного характера: ведь такое продвижение нередко допускает длительный тормоз (блокаду) зарвавшихся пешек (напр. белые пешки на е4 и d5; черный конь тормозит на е5). Но несмотря на то, что такой довод чисто позиционного характера, казалось бы, не мог не оказаться полезным, отец главным образом мотивировал указанное правило абстрактным со­ображением: положение пешек на е4 и d4 более богато возможностями, т. е. можно при случае сыграть либо е4 — е5, либо d4 — d5.

Так-то я все более и более отдалялся от суровой шахматной действительности и стал витать в небесах; и мне все более и более начинало казаться, что право же не стоит себе голову ломать над тем, как бы соз­дать себе хорошую позицию, раз возможность неожи­данных для партнера комбинаций кроется одинаково и в плохих и в хороших положениях! Вот до какой неправильной платформы добрался я в конце концов…

Прежде чем перейти к критике охарактеризованного мною выше метода обучения, приведу несколько фак­тов из раннего периода моей шахматной карьеры.

1. Первая из моих попавших в печать партий была сыграна мной в возрасте восьми с половиной лет. Она напечатана в „Rigaer Tageblatt» и довольно ясно сви­детельствует о наличии недюжинного комбинационного дара.
2. За весь период с 1894—1902 гг. мне в общем все же приходилось играть довольно редко и исклю­чительно с шахматистами первой категории, при чем я конечно получал вперед. (О педагогической ценности игры на дачу вперед речь будет еще ниже, см. главу 8.)
3. Несмотря на всю ужасающую антипозиционность моего стиля, я мало-по-малу все же дошел до того, что отец должен был ограничиться дачей вперед коня. Это случилось в 1902 году. В этсм же году я уехал за границу. Наступает новый период моей шахмат­ной карьеры.

Прежде чем перейти к дальнейшему повествова­нию, подведем н которые итоги. Читатель конечно успел уяснить себе одну вещь, а именно: т >, что с педа­гогический стороны в раннем периоде моей эволюции были допущены ошибки,—иначе стиль моей игры (в 1902 году) не мог бы быт^ таким неровным. В чем же состояли эти ошибки?

Начнем с начала, т. е. с критики первого же урока. Мне были «показаны ходы»,—правильно ли это? Ну конечно, скажет уважаемый читатель, нельзя без этого. Но в том-то и дело, что читатель в данном случае ошибается: указанный прием является в корне неправильным. Нельзя взять совер­шенно незнакомого с игрой мальчика и сразу же оглу­шить его указанием того, что ладья мол ходит вот как, а слон этак, что пешка как-то нелепо по чере­пашьи плетется вперед, а конь дико мечется во все стороны, что ферзь ходит куда ему вздумается, что ладья шагает прямо и бьет прямо, а пешка ходит прямо, а бьет вкось и т. д. От всех этих указаний в результате получится впечатление одной лишь тоски: ведь такие воспринятые новичком сведения чисто формальны, без тени жизненности или содержания, и потому разнообразие их не может не усугубить чувства тоски… Нет, обучать основам следует не так, а совсем по-другому. Поменьше «формаль­ного» балласта и побольше содержатель­ности— вот основной принцип! Но покажем конкретно, как мы считаем нужным провести первые 2 — 3 урока.

1-й урок: Ознакомление с доской. Понятие о гра­нице между белыми и черными. О центральном пункте доски.

Ладья. Понятие о горизонтали и вертикали. Упражнения и задачи: белая ладья (у ученика всегда белые) на e1, черная пешка на е6 в этом положении ладья атакует пешку. В положении — белая ладья h1, черная пешка е6 — ставится требование: атакуйте пешку. Атакуйте ее сбоку. С тыла.

Ставится ряд баррикад: белая ладья h1, пешки на g2 и h4, король на f1, черная пешка на d6.

Белые ата­куют пешку, играя Лh1 — a8 — d3. В игру вводится черная ладья, которая берет на себя роль «защиты» пешки.

В этом примитивном базисе мы тут же строим ряд столь же примитивных комбинаций. Напр.: бел. Ла1; черн. Лh8, п. с7 и е5. Во сколько ходов белая ладья одновременно может атаковать обе неприятель­ские пешки? Сыграем 1. Ла1 — а5 Лh8 — е8 2. Ла5 — с5 Ле8 — е7. Продолжаем указанием те­денции попасть на 7-ю горизонталь. Ставим белую ладью на g1, неприятельского короля на h8 и со­общаем о том, что король бьет вкось на одно поле. «Вторгнитесь ладьей на 7-ю горизонталь». Сыграли: 1. Лgl — g7 Kph8: g7. Даем ученику пешку на h5. «Защитите пункт вторжения на 7-ю горизонталь». Сыграли: 1. h5 — h6 и затем 2. Лgl — g7. Вот таким- то образом ученик без тени скуки посидит с вами и час и два и незаметно усвоит себе как разные не­обходимые понятия, так и комбинационный примитив. Обратите внимание на то, что первый урок ставит себе задачей изучение одной лишь ладьи, тогда как о ходах короля и пешек упоминается лишь вскользь. И далее, обратите внимание на то, что «игра», т. е. живая комбинация, сразу же как бы вытесняет или точнее заслоняет всю формалистику. Наша ладья собирается атаковать пешку ученика; если ученику удается подготовить защиту, то он «выиграл“.

Читатель, надеюсь, понял нашу основную мысль: мы с самого начала играем, боремся, воюем, но со­вершенно не согласны допустить засилья формальных данных. И мы склонны придать первому впечатлению, которое ученик составит себе после первого урока, решающее значение. Его надо заинтересовать, он сразу же должен почувствовать, что это — игра, в которой победа и возможна и упоительна!

При изучении ферзя (2-й урок) не плохо ввести понятие о двойном ударе, т. е. одновременном нападении на две неприятельские фигуры, о чем мы впрочем уже отчасти упомянули в 1-м уроке. И тут также живые при­меры и комбинации вроде следующей: бел. Фh5; черн. Kpf8, Ла7. Гоним короля на общую с ладьей горизонталь (7-ю): 1. Фh5—h8+ и затем 2. Фh8— h7+ и 3. Фh7 : а7. Эту комбинацию мы варьируем на всякие лады, но примеры как в этом, так и в других случаях должны быть весьма простыми и непременно иллюстри­рующими какую-нибудь стратегическую истину, напри­мер истину о «сдвигающей» силе горизонтального шаха. (Черному королю в только-что указанном примере пришлось покинуть насиженную горизонтальность.)

3-й урок посвящается изучению пешки. Пешка ата­кует неприятельскую фигуру. Пешка защищает свою фигуру (ряд примеров). Пешка защищает (создает) опорный пункт.

Такой высоко-стратегический полет мысли многим покажется неуместным. Но практика убедила нас в том, что та самая «пунктуальная», (основанная на понятии пунктов) аргументация, которая является совершенно неудобоваримой для старого шахматиста-рутинера, с поразительной легкостью усваивается новичком! Такие задачки,—как например следующая: бел. Лd3, Kf2, п. е4; черн. Ла8, п. е6; требуется создать опорный пункт;

Решение: 1. е4 — е5, создавая «пункт» на d6 с последующей оккупацией его путем Kf2 — е4 — d6 или Лd3 — d6,—многие из моих учеников уже на втором уроке решали бзз труда. Пунктуальный метод мышления дается тем легче, чем раньше он вводится в кругозор и практику ученика.

Если пунктуальный метод мышления усваивается сравнительно без труда, то проблема коня для новичка представляет значительные затруднения. И это кажется нам естественным: здоровый инстинкт до некоторой степени протестует против присущего коню способа передвижения. Конечно разумно выбранные примеры могут сделать многое, и конь, этот хитроумный плод человеческой фантазии, в конце концов начнет казаться близким и понятным. Но педагогу следует остере­гаться слишком сложных примеров, ибо всякие Rossel-sprung именно оттенят то «печальное» обстоятельство, что конь по существу является фигурой «выдуманной», т. е. что он как бы лишен связи с живой действитель­ностью. Хороши упражнения вроде следующих: бел. Kg2; черн. Cd6 (ходят исключительно белые)—каким образом конь может забрать слона? То же при поло­жении: бел. Kg2; черн. Cd6, п. b5, е6, f5 (белому ко­ню воспрещается становится под удар неприятельской фигуры или пешки);

Решение: Kg2—h4 — g6 — h8 — f7: d6.

Если ученик принадлежит к типу уравнове­шенных натур, то он без вреда для себя может поза­няться примерами вроде следующего: бел. Ка1; черн. Лb7, Сb6 и с6, п. а5, d3, е3, е4; забрать слона с6 при том же условии, что и указанное в предыдущем при­мере;

Решение: Ка1 — b3 — cl—а2 — с3 — b1 —а3 — с4 — е5:с6.

Если же ученик склонен «витать в обла­ках», то таких примеров лучше избегать.

Не собираясь давать на этих страницах курс шах­матной педагогики, мы пока ограничимся следующими двумя указаниями:

• Уже после первых 2 — 4 уроков учитель обяза­тельно должен определить, к какому именно типу — комбинационному или некомбинационному — принадле­жит данный ученик. В зависимости от этого курс учения должен носить различный характер (об этом мы поговорим еще ниже).
• Эндшпилю с самого начала должно быть уде­лено большое внимание. Уменье использовать в кон­цовке материальный перевес никоим образом не должно быть упущено из виду.

IV

О комбинационных радостях и муках.

Главная из допущенных по отношению ко мне ошибок состояла конечно не в том, что первые уроки не вполне соответствовали тому, что мы те­перь считаем себе вправе требовать от идеальной шахматной педагогики. Ибо, так как я был одарен значительным запасом живой фантазии, то «формали­стический» дух первых уроков отнюдь не мог убить во мне живой любви к шахматам. Значительно хуже было то обстоятельство, что отец повидимому не же­лал считаться с тем фактом, что у меня явно намеча­лась гипертрофия комбинационности. С такого рода гипертрофией необходимо считаться, и против нее следует принимать меры. Вполне естественно, эти меры должны носить характер позиционного воз­действия. Но в чем же таксе воздействие должно заключаться? Если кормить начинающего разными со­ображениями позиционного характера, то получится такой результат: хрупкий организм новичка окажется не в состоянии ассимилировать эту премудрость. Он может быть и запомнит отдельные правила, но его позиционное чутье от этого нисколько не улуч­шится, — а ведь именно наличие такого чутья и яв­ляется главным мерилом и решающим симптомом в деле лечения «перекомбинатора».

Выйти из этого положения можно следующим об­разом. Вспомним, что некоторые плохо ассимилируе­мые человеческим организмом минеральные соли сразу же прекрасно им ассимилируются, если только ввести их в организм в химически связанном с другими (ор­ганическими) веществами виде. Точно так же поступим и мы: постараемся как бы химически связать сухую позиционную премудрость с живым и понятным уче­нием об «элементах». Об этих элементах мною напи­сана почти целая книга: именно им посвящен первый (а отчасти второй) выпуск моего труда «Моя система» (третий выпуск ее посвящен позиционной игре в хи­мически чистом виде). Отнюдь не имея в виду рекла­мировать свою работу, я в данном случае все же по­лагаю, что вправе ее рекомендовать: пережитые мною в юности шахматные трагедии дают мне на это право. Я хотел бы показать комбинатору пути к его пози­ционному оздоровлению, и никто, полагаю, меня за это упрекать не станет. Ах, эти трагедии! Эти вечные комбинационные порывы, неизменно разбивавшиеся о сухую позиционность трезвого и подчас мало одарен­ного противника!..

Но вернемся к «элементам». Мы ими называем линию, 7-ю горизонталь, проходную пешку, вскрытый шах, связанную фигуру, пешечную цепь и т. д. В пер­вом выпуске моей „Системы» я их подробно разби­раю и формулирую целый ряд законов для их плано­мерного использования. Соль этого педагогического приема я усматриваю именно в том, что совершенно незаметным для изучающего образом законы эти ока­зываются содержащими известный запас позиционной мудрости. Поясним это на примере.

То позиционное правило, что вся в сущности борь­ба сводится к борьбе между двумя началами, а имен­но между тенденцией продвижения пешек (экспансив­ностью) с одной стороны и тенденцией блокады этих пешек с другой стороны, — это правило, по крайней мере в приведенной формулировке, является мало по­нятным для начинающего. Другое дело, есш подать это самое правило под таким соусом, будто бы тен­денции эти являются не чем-то самодовлеющим, а всего лишь занятной особенностью одного из элемен­тов (проходной пешки). В таком виде наше правило окажется весьма понятным, и усвоение его не преми­нет развить «блокадное чутье» в начинающем, а вме­сте с тем и его позиционное чутье (в дальнейшем это правило конечно может и должно быть расширено). Простенький наш закон о блокаде проходных пешек гласит так: неприятельскую проходчую пешку нужно постараться заблокировать. Вот в каком смысле для «комбинатора» может быть полезно изучение элемен­тов по первому выпуску моей «Системы».

Если же начинающий не принадлежит к типу ком­бинатора, то он раньше всего должен научиться ком­бинировать. Всем этим новичкам мы предлагаем изу­чение книги «Миттельшпиль» П. Романовского.

V

Период 1902—1906 гг.— Тоска по «элементам».—Я открываю … пока-что не Америку, но своего «исконного врага». —Первая серьезная встреча с ним и что он при этом «изрек»

В первый год своего пребывания за границей я усиленно играл в шахматы к крайнему неудовольствию моего отца, непременно требовавшего от меня сдачи дополнительного экзамена и поступления в университет. В начале 1903 года я из Кенигсберга переселился в Берлин, где между прочим познакомился, а впос­ледствии и подружился с О. С. Бернштейном и с Б. М. Блюменфельдом. С Блюменфельдом я сыграл мас­су партий, так же как и с мастером фон-Шеве и аме­риканцем Бэрдом (D. G. Baird). Значительно превос­ходя меня в силе, они все же часто попадали в сквер­ное положение, ибо я подчас находил комбинации, о которых никто другой и не думал бы. Все же я про­игрывал огромное большинство партий, ибо без воз­можности комбинаций я совершенно терялся. У меня вовсе не было позиционных директив — ни­когда например мне в голову не приходило ослабить чер­ные (либо белые) поля противника (с последующей их оккупацией) или в корне предотвратить вражеский прорыв и т. п. Атаковал я во-всю, лез пешками вперед и ставил комбинационные ловушки. Такие ловушки узревал я с необычайной быстротой и проводил с уверенностью, легко и смело рассчитывая на 5—б и бо­лее ходов вперед. Помню например, что в игранной между Барделебеном и студентом Нимцовичем партии я чуть ли не в полминуты рассчитал следующего рода эффектную комбинацию: бел: Kpgl, Фb1, Лс7, Се4, п. а3, b2, g2, h3; черн. Kph8, Фс5, Лf2, Kh5, п. g7, h6; ход черных.

Выигрыш достигается так:   1. … Лfl + 2. Kp:fl Kg3 + 3. Kpe1 Фе3 + 4. Kpd1 Фе2 + 5. Kpc1 Фе1+ 6. Kpc2 Ф:е4 + 7. Kpc1 Ке2 + и 8…. Ф:b1.

В 1904 году я впервые участвовал в турнире (Haupt-турнир в Кобурге) и получил 6-й приз. Окрылен­ный этим успехом я поехал в Нюрнберг, чтобы «сыг­рать несколько партий с Таррашем“.

Да будет позволено мне рассказать здесь об од­ном маленьком шахматно-психологическом эпизоде, которому было суждено сыграть громадную роль в истории моего развития. В одной из игранных мной партий получилось характеризуемое пешечной цепью положение. Допустим были сделаны ходы: 1. е4 е6 2. d4 d5 3. Кс3 Kf6 4. Cg5 Се7 5. е5 Kfd7 6. С:е7 Ф: е7.

В этом (приблизительно) положении меня больно ударила мысль, что «можно сыграть 7. Kf3 и можно сыграть 7. f4» и что этот мучительный в сущ­ности вопрос исчерпывающе может быть решен лишь таким путем, что кто-нибудь найдет законы или правила для использования пешеч­ной цепи как таковой. Другими словами, меня чисто интуитивно озарила мысль, что есть стратеги­ческие элементы и что таковые как бы ищут свое­го идеолога и «законодателя».

Что таким идеологом сумею оказаться я — такая мысль мне и в голову не приходила, да и вообще эпизод этот в то время отнюдь не казался мне зна­менательным или заслуживающим внимания. Но в 1904 году, когда воспоминание об этой маленькой и довольно невинной истории уже окончательно успело испариться, со мной приключилось следующее. При разборе совместно с неким мастером (имя будет при­ведено ниже) партии моей с Гильзе (Кобург 1904) мне пришлось убедиться в том, что мое маневрирование ладьями с линии ,»d» на линию «h» и обратно отнюдь не было вынуждено стратегическими данными. На крайнем правом фланге положение было такое: бел. Лh1, п. g5; черн. Лh8, п. g6. «Вам следовало сыграть Лh1 — h6», — веским тоном провозгласил мастер. — «Почему же, — все еще не сдавался я, — ведь и из­бранный мною в партии ход Лh1 — d1 был не плох». На это скромное мое заявление последовал тоном, не допускающим возражений, следующий ответ: «Нет, следовало сыграть Лh6, ибо так в подобных случаях поступают!» Помню ясно, как при этих словах, произведших на меня громадное впечатление, внезапно всплыло воспоминание о вышеописанном эпизоде с другим элементом, с пешечной цепью, и как в этот момент я бесповоротно решил: «Есть законы и правила для использования как цепи, так и линии, и я во что бы то ни стало должен их найти!»

Любопытный штрих: мастером, который правда совершенно случайно и непроизвольно, но все же дал решающий импульс (толчок) к тому, чтобы я в конце концов революционировал шахматную стратегию и низверг псевдоклассический стиль, был не кто иной, как сам Тарраш, т. е. именно лидер того направления, которому благодаря моим изысканиям суждено было сойти со сцены: другими словами, своим, полным вес­кости изречением Тарраш в результате сам себе яму вырыл!

Если я уже в то время сознавал, что Тарраш — мой оппонент, то я все же никак еще не чувствовал в нем своего «исконного врага». Но отношениям нашим вскоре суждено было сильно обостриться. Случилось это так. Месяца два спустя после эпизода с «Лh6» Тарраш удостоил меня чести сыграть со мной серьез­ную партию (см. ниже). Дебют я по обыкновению разыграл весьма странно, отчасти от­того, что я, как уже упомянул выше, в то время вообще плохо разбирался в «позиции», но отчасти также и оттого, что я уже тогда сознательно избегал проторенных дорожек, а в частности не без некоторого скептицизма относился к догматам господствовавшей тогда школы. Публики собралось много (хотя партия носила частный характер), ибо, зная богатство моей комбинационной фантазии и по недоразумению отожде­ствляя это с шахматной силой, публика эта ожидала если не равной борьбы—ибо Тарраш был тогда в рас­цвете своей славы — то все же интересной и весьма содержательной партии.

После 10-го хода Тарраш, скрестив руки на груди, внезапно изрек следующую фразу : «Никогда в жизни своей после 10-го хода я не стоял в такой степени на выигрыш как в данном случае !» Партия впрочем окончилась в ничью. Но нанесенного мне перед лицом всех собравшихся «оскорбления» я Таррашу долго не мог простить.

Вскоре партия эта была опубликована к вели­чайшему неудовольствию Тарраша, считавшего, что я, опубликовав партию, совершил чуть ли не преступление. Впрочем партия была опубликована вовсе не мной, и другим лицом, неким фон-Паришем, и произошло это помимо моей воли. Но факт тот, что мы стали врагами и остались ими вплоть до 1907 года.

Тарраш — Нимцович

Нюрнберг, 1904

О курь­езном и весьма характерном для Тарраша эпизоде нашего примирения сообщу позже. Пока же заявляю, что, не будь чувства вражды по отношению к Таррашу, я никогда не научился бы настоящим образом играть в шахматы. Играть сильнее Тарраша — вот формула для всех моих вожделений за период с 1904—1906 гг. Всем же читателям моим я могу дать добрый совет «Если вы хотите добиться результатов, то выберите себе исконного врага и постарайтесь «нака­зать его путем низвержения его с пьедестала».

Считаю однако нужным присовокупить следующее: если чувство вражды к Таррашу и было вызвано личными мотивами, то питалось оно уже не ими (ибо, начиная с 1904 года, мы уже никогда более не ссорились), а тем глубоким антагонизмом идейного свойства, наличие которого я так резко почувствовал уже с самого начала нашего знакомства. Для меня Тарраш всегда был посредственностью; правда он играл очень сильно, но все его взгляды, симпатии и антипатии, а главное неумение создать новую мысль,—все это ясно доказывало всю посредствен­ность его духовного облика. Я же, обожавший гениаль­ность, никак не мог примириться с тем фактом, что лидером господствующей школы является посред­ственность! Этот факт меня прямо-таки возмущал!

VI

Барменское фиаско в августе 1905 года как последний и решительный стимул: я наконец сажусь за работу! (1906 г.)

В начале 1905 года я участвовал в Венском тур­нире (I—Шлехтер, II—Г. Вольф; я оказался VI из 10 участников, став выше Альбина, Неймана и др.). Игра моя произвела впечатление (см. в отделе партий №№ 4 и 5). То же самое имело место в последова­вшем за этим матче с Шпильманом (-1-4 — 4 = 5), и я не в шутку стал воображать, что я вот-вот завоюю титул мастера. При этом однако я не считался с тем фактом, что нервы мои за время пребывания за гра­ницей успели расшататься. Вечное скитание по шах­матным кофейням, нерегулярный образ жизни и полное отсутствие определенного труда, — все это вместе взятое весьма невыгодно повлияло на мою нервную си­стему, и я стал играть порывисто (в стиле стремительных атак, как в дни моей самой ранней юности) и плохо.

В августе 1905 года я сыграл в Барменском смешанном турнире и… провалился (+ 3 — 8 = 6). В то время я считал этот провал ужасным для себя несчастьем, сегодня же я уверен в том, что эта неудача явилась моим «спасеньем из почти безвыходного поло­жения». Без этого уготовленного судьбой «спасающего хода» положение моих дел вскоре оказалось бы ката­строфическим.

Озлобленный тем насмешливым отношением к себе, которое я встретил со стороны критиков в Барменском турнирном сборнике партий, я решил бросить шахматно-­кофейную жизнь, полечить свои нервы, а затем уже основательно засесть за шахматную работу.

Я засел за работу в первой половине 1906 года в Цюрихе, где я зачислился студентом (дело в том, что я сумел, помимо аттестата реального училища — этого одного было бы недостаточно — еще представить лестный для меня отзыв одного из учителей моего училища, в котором тот уверял, что я будто бы обладаю замечательными математическими способностями). Через 2—3 месяца усидчивого труда я сделал огромные успехи. Рассмотрим:

1. психологические факторы этого преуспевания;
2. план ученья.

Факторами, облегчившими мне мою работу, я, кроме имевшегося у меня в запасе комбинационного дара, еще считаю свое озлобление по поводу неудачи в Бармене, сильную нелюбовь к Таррашу и глубоко засевшую в душу «тоску по элементам», описанную в предыдущей главе.

Уже поверхностный анализ игранных мною в Бар­мене партий показал мне, что главной моей слабостью являлось плохое разыгрывание дебютов (против d2—d4 я не знал защиты). Более глубокий разбор партий убедил меня еще в том, что я совершенно не владел искусством консолидирования своего положения. Это показывает напр. партия моя с Форгачем (№ 7), где я совершенно антипозиционно лез на флангах.

К этому времени успел выйти в свет сборник пар­тий Нюрнбергского турнира 1906 года с примечаниями Тарраша. Я передал книгу переплетчику, попросив его, чтобы он вплел в книгу пустые белые листы между каждыми двумя листами текста. Затем я стал разбирать некоторые партии, преимущественно игран­ные Сальве, Дурасом и Форгачем, а также М. И. Чигорина за черных. Найденные мною результаты я сразу же заносил в промежуточные листы. «Играл» я всегда за одного из партнеров — либо за белых либо за черных, при чем я сперва сам старался найти луч­ший ход, а затем уже смотрел ход, сделанный в партии. Таким образом партия длилась по меньшей мере часов по шесть. Консолидацию я изучал примерно так. В одной из партий Сальве получилось характерное для изолированной ферзовой пешки положение: бел. Kf3, п. d4; черн. Кd7, п. е6 (у каждого из партнеров кроме того масса фигур). Оказалось, белым вовсе не к чему спешить с занятием пункта е5 конем; через несколько ходов черный конь сам пустился в путь-дорогу, стремясь попасть на d5, и таким образом пункт е5 без всякого усилия со стороны белых все же оказался в их руках. Такое поло­жение дел немедленно было зарегистрировано на белом листе, при чем солью являлось не чисто шахматное содержание маневра, а так сказать ею психологические особенности: «Часто пункты освобождаются автоматически!» «Не спеши» и т. д. И в то же время я с каким-то тревожным ин­тересом прислушивался к малейшим «шорохам» по от­крытой линии, 7-й вертикали и относительно проход­ных пешек. Понятие о «форпосте по открытой линии» (см. „Мою систему», выпуск I) открыл я именно тогда. Но самым главным моим удовольствием было доказывать неправильность, а частенько и общую поверхностность взглядов в примечаниях Тарраша. На этом я очень многому научился.

Любопытно, что партии мастеров атакующего стиля, напр. Шпильмана, Маршалля или Леонгардта, я вовсе не разрабатывал. Также и партии Тарраша казались мне совершенно не пригодными для усовершенство­вания моего стиля.

Результатом моего усердия оказалось следующее:

1. У меня оказался выработанный детально план защиты против 1. d2—d4, а именно: 1…. Kf6 и 2— d7 — d6 — (по стопам Чигорина).
2. Я наловчился играть в медленно-выжидательном стиле. И мне уже казалось совершенно непостижимым, как я мог раньше жертвовать без точного расчета (так я, увы, неодно­кратно поступал в Бармене!).
3. Важным достижением являлось также и то, что, благодаря внимательному разбору некоторых партий, я стал понимать стратегию замкнутых игр и в частности усвоил принципы пешеч­ной цепи, а отчасти и централизации.

Забудем теперь, что речь идет обо мне, и поставим на мое место любого комбинатора, талант которого еще не успел созреть. Можно ли рекомендовать ему примененный мной в 1906 году способ самоусовершен­ствования?

Чтобы разобраться в этом вопросе, нужно сперва отдать себе отчет в следующем. В 1906 году поло­жение изучающего было во много раз более затруд­нительным, чем в переживаемую нами теперь эпоху шахматно-педагогического расцвета. Тогда, в 1906 году, приходилось самому находить позиционные принципы, тогда как теперь, смею сказать — в значительной мере благодаря моим изысканиям (в моих трудах «Моя система» и «Моя система на практике — принципы уже найдены. Не только «элементы» лежат перед изучающим как бы на ладони, но и понятие центра­лизации, блокады, профилактики и т. п. ясно форму­лированы и обоснованы.

И все же метод, примененный мною в 1906 году, и теперь еще можно смело рекомендовать. Представим себе юного комбинатора, разыгрывающего — медленно и ход за ходом — партию Капабланки. Получается, допустим, положение, в котором наш комбинатор «го­рит нетерпением» узнать, какому из представляющихся здесь возможными атакующих продолжений было отдано предпочтение: он смотрит, и оказывается: Капа сделал совершенно как будто бы пассивный ход. Комбинатор поражен, быть может даже огорчен, но при более глубоком анализе он убеждается в скрытой силе этого хода. Такую же сенсацию производит чисто маневренный ход (вместо ожидаемого атакующего).

Вот этой-то «сенсации» («шок») я склонен придать громадное значение в педагогическом отношении. Сколько ему про централизацию ни тверди, комби­натор все же вечно будет лезть на фланги, между тем как продемонстрированный нами «метод сенсаций» (так мы впредь будем его называть) весьма вероятно сможет решающим образом повлиять на стиль его игры. И потому, наряду с изучением «Системы», мы предлагаем комбинатору указанный метод сенсаций как весьма солидное противоядие в борьбе с поверхно­стностью собственного комбинационного стиля.

И еще: искусство консолидации находится в пря­мой зависимости от состояния нервов и уравновешен­ности характера. Лучшим консолидатором всех времен должен быть признан Капабланка (он довел искусство профилактического маневрирования до небывалой вы­соты). Но Капа спортсмен, человек без нервов, человек совершенно уравновешенной психики. Отсюда- наш совет: комбинатор, занимайся спортом, много гу­ляй на свежем воздухе, делай глубокие вдыхания, старайся быть спокойным, делай гимнастику по си­стеме Мюллера и т. д.

Ибо мы убеждены, что покойный Шлехтер был прав, когда утверждал, что каждый комбинатор может при правильной постановке дела стать мастером первой категории. Тем паче это справедливо в наше время (Шлехтер вы­сказывал этот взгляд уже в 1905 году, несмотря на то, что шахматная педагогика в то время еще сладко дремала в колыбели), ибо теперь мы очевидно пережи­ваем эпоху расцвета шахматной редагогики. Комбина­ционный талант плюс пособие плюс правильная поста­новка дела (уравновешенность психики!) в итоге не может не дать силы мастера.

С другой стороны люди мало комбинирующие могут развить свой комбинационный дар. А впро­чем можно прожить и без комбинаций. Ион например, отнюдь не обладавший фантазией, все же стал весьма сильным мастером.

VII

Результаты сказываются: я становлюсь мастером.— О перемирии с Таррашем (1907 г.) и о том, что за этим «перемирием« последовало (с 1907—1914 гг.)

Первое мое выступление — в ноябре 1906 года в Мюнхене — сразу же ознаменовалось крупным успе­хом: в турнире в два круга с участием мастеров Шпиль­мана, Э. Кона и Пшепюрки (кроме них участвовал еще Эльяшов и Киршнер) я взял I приз с 8¹/² очками из 10, опередив при этом второго призера на целых 2 очка. Игра моя не только отличалась солидностью (см. партию с Коном № 11), но и блистала в то же время богатством идей (см. № 12). Помню напр. начало партии с Эльяшовым (у меня черные)- 1. е4 е5 Kf3 Ке6 3. Сb5 Kd4 K:d4 ed 5. f4?. Тут я за доской придумал следующий маневр: 5…. Фh4 + 6. g3 Фе7 7. 0—0 Фс5!. Последовало: 8. Cd3 h5 9. Kpg2 d5 10. ed Kf6! с многообещающей игрой (я довольно быстро выиграл).

В начале 1907 года я участвовал в турнире масте­ров в Остенде. Тарраш играл в турнире чемпионов. Мы с ним ежедневно встречались в кафе, но, несмотря на все мои усилия, он меня абсолютно не замечал, т. е. попросту игнорировал факт моего существования. А я между тем продолжал свое победное шествие: в первые две недели набрал 7¹/г очков из 9. И вдруг случилось чудо: Тарраш прозрел! Я в этот день побил В. Кона; прихожу в кафе, а Тарраш уже там. Не успел я войти, как Тарраш стремительно подлетел ко мне, радостно улыбаясь и протягивая руки: «Наконец-то я вас встре­тил! Как я рад вашим успехам! Не покажите ли некоторые из ваших партий? Ах, как я рад вашим успехам!!» Итак полнейший оппортунизм: втаптывание в грязь слабого и угодливость перед сильным! В эту минуту я с особенной ясностью почувствовал всю посредственность натуры Тарраша.

Искание новых путей, намечавшееся у меня уже в Бармене и в Кобурге, с улучшением техники моей игры оказалось так сказать поставленным на более солидную базу. Если дебютные эксперименты, испробаванные мною в Бармене (напр.:  1. с4 с5 Кс3 g6 3. е3 Cg7 4. Kf3 Kf6 5. d4 cd 6. ed 0-0 7. Ce2 Kc6 8. d5 Кb8 с последующей оккупацией пункта c5; партия Каро — Нимцович), терпели тогда крушение из-за отсутствия соответствующей техники, то об этом уже не могло быть и речи в последующие годы.

В 1907 году я стал играть за белых: 1. Kf3 d5 2. d3, и если Кеб, то 3. d4 с глупым положением черного коня, мешающего продвижению с 7 — с5. В 1910 году я, смело бросив Таррашу вызов, явно стал отдавать предпочтение стесненной игре, напр. варианту Хенема и т. п.

Вызов был принят, и, начиная с этого момента, Тарраш самым беспощадным образом стал травить меня в прессе. Любимыми его по моему адресу эпитетами были: «hasslich», «bizarr» (уродливый, стран­ный, вычурный метод игры!) и т. д. Теперь все это кажется мне смешным, но в то время, сколько крови это мне перепортило!

В 1912 году я чуть не оказался победителем в Сан-Себастьянском турнире гроссмейстеров (фактически из-за нервности проиграл решительную партию Рубинштейну и должен был удовольствоваться дележом II—III призов с Шпильманом). Тарраш не преминул злорадно хихикнуть: «Это было бы скандалом, если бы такая антиэстетичная игра увенчалась I призом!»

Я продолжал подкапываться под «крепкое (?) положение Тарраша: вариант 1. е4 с5 2. Kf3 Kf6!, далее попытка оздоровления старого варианта: 1. е4 е6 2. d4 d5 3. е5, — все это медленно, но верно ослабляло положение нюрнбергского чемпиона. Введя в оборот вариант с 3. е5, я поставил себе целью «доведение до абсурда» старого понимания центра. В 1912 году я опубликовал свои партии с Сальве (1911) и Таррашем (Сан-Себастьян 1912), при чем старался доказать, что старое таррашевское понимание центра отжило свой век.

Борясь один против всего шахматного мира, я создал новое понимание игры, новую школу, новую игру.

В 1913 году я открыл план игры, ставший затем таким популярным: 1. d4 Kf6 2. с4 е6 3. КсЗ Сb4 — без d7 — d5; или 1. d4 Kf6 2. с4 е6 3. Kf3 b6 также без последующего d7 — d5, и этим позиция Тарраша как общепризнанного учителя шахматной мудрости оказалась окончательно разбитой.

VIII

О торжестве моих идей и гроссмейстерских успехах 1923—1929 гг. — Несколько заключительных советов

После окончания войны правильность моих шах­матно-революционных взглядов оказалась общепризнан­ной. Казавшиеся при их изобретении такими стран­ными и причудливыми варианты мало-по-малу приобрели права гражданства.

Наоборот, теория Тарраша (об арифметическом центре, о быстром развитии и т. д.) стали вызывать одну лишь улыбку.

И параллельно с этим я достиг еще больших практических успехов, обеспечивших мне звание гросмейстера. Самым крупным своим успехом я считаю однако не первые призы в Мариенбаде 1925 г., Лондоне 1927 г. и Берлине 1928 г. (в последних двух я стал выше Боголюбова), а первый приз в Дрездене 1926 г. где я набрал 8¹/2 очков из 9 и опередил Алехина на целых 1¹/2 очка! И я полагаю, что именно в Дрездене я сыграл свои лучшие партии.

Почти все сказано, и можно бы со спокойной совестью перейти к отделу партий, однако мне хоте­лось бы сказать еще несколько слов об «элементах» (т. е. о времени их окончательной разработки).

Почувствовав «тоску» но ним уже в 1902 году (см. гл. V), я все же долго не мог совладать с пред­ставившимися мне громадными затруднениями. От­дельные звенья, напр. мысли о форпосте, а также новое понимание пешечной цепи были созданы мной в период 1911 —1913 гг.

Но поскольку каждая новая система помимо интуиции требует еще детальной разработки, окончатель­ное создание моей системы надо приурочить к периоду 1917— 1923 гг. Дело в том, что прав автор поговорки: discendo discimus, т.е. «уча, мы учимся сами». То же произошло и со мной: с 1917 года я стал давать уроки шахматной игры, при чем строго придерживался однажды избранного мною направления, именно — учения об элементах. Таким образом я накопил массу нужных мне деталей относительно линии 7-й горизонтали, проходной пешки и т. д. После этого я мог уже со спокойной совестью приступить в 1925 году к изложению собранных материалов в книге „Моя система».

Любопытно что детальное ознокомление с элементами дало мне чрезвычайно много также и в смысле понимания и расчленения витиеватых позицион­ных проблем, ибо оказалось, что даже самые сложные позиционные идеи в уменьшенном масштабе содержатся и в простейших элементах.

На прощание я хотел бы дать еще несколько советов.

Относитесь вдумчиво к шахматам. Поймите, что основательное ознакомление с одним элементом более действительно в смысле улучшения позицион­ного чутья, чем поверхностное ознакомление со всеми элементами. Трактовка элемента полна «позиционной ценности».

Об игре на дачу вперед: дающий фору портит стиль своей игры; но шахматист, параллельно также играющий и турнирные партии, без вреда для себя может иногда сыграть и давая вперед. Берущему фору вредно автоматически гнаться за упрощением. Но играя на защиту и пользуясь методом упрощения лишь как одним из многих возможных способов за­щиты, он несомненно сделает успехи.

Одни лишь «легкие» партии портят стиль игры. Чередуясь с серьезными партиями они однако допу­стимы.

Старайтесь запомнить как можно меньше вариан­тов! Позиционное чутье должно стать вашим освобо­дителем от рабства «вариантов». И потому: старайтесь развить в себе это позиционное чутье! Разыгрывайте партии основательно, методично.

Еще важней — это анализ! Анализируйте с товари­щем (чуть-чуть превосходящим вас по силе) интере­сующий вас дебют. Но дебютами ваш аналитический труд ни в коем случае не должен исчерпываться— анализируйте также разные типичные положения, например положения, в которых у одного из партне­ров имеется конь за 2 пешки, или партии (в стадии мительшпиля), в которых козыри распределены при­мерно так: у одного — фланговая атака; у другого же — игра по центральной линии. Капабланка именно таким образом и работает. Он вечно анализирует и всегда именно типичные положения. Капа знаком с массой таких положений (главным образом из обла­сти ферзевого и ладейного эндшпиля).

Но изучающему мы отнюдь не рекомендуем гнаться за многими «типами» зараз. Одновременный разбор различных по типу положений породит в результате один лишь сумбур в мыслях, между тем как осно­вательное изучение одного лишь типа не преминет поднять уровень позиционных познаний.

Если вы, уважаемый читатель, с максимально доступной вам интенсивностью засядете за изучение положений типа—ну скажем: центральная линия против флангового штурма, — то меня нисколько не удивит, если вы в результате обнаружите более ясное суждение и в области например эндшпиля. Процесс изучения какого-нибудь одного из имеющихся на доске типичных положений ставит себе целью не только изучение именно этого типичного положения, а улучшение позиционного чутья в целом!

Я верю в радиоактивную силу этого метода: весь шахматный организм как бы просыпается и радо­стный ждет обновления. Крепнет не только позицион­ное чутье, — самым характерным улучшением является быть может то, что изучающий, раньше гнавшийся за призраками (например вечно мечтавший о «матовых» атаках), вдруг самым серьезным образом начинает считаться с шахматной действительностью (в виде иллюстрации см. партию № 11).

Итак мы рекомендуем:

1. основательное разы­грывание ограниченного числа партий;
2. основа­тельное изучение элементов (по книге «Моя си­стема»);
3. основательное ознакомление с неболь­шим количеством типичных положений путем исчерпы­вающего анализа.

Резюмирую: необходимо серьезное отно­шение к делу!